У черного тутовника сладкий, тягучий, немного печальный вкус восточной ночи. Июльская ночь и внешне похожа на спелую тутовую ягоду. Словно соком, наполнена она голосами, запахами дынь, тушеного перца, шашлычного дыма и лунным сиянием. Жарко. Люди высыпали на улицу, разговаривают, катают детей, чинят машины, курят. Время от времени проносятся мальчишки и девчонки, которых родители отправили за лепешками и разной магазинной мелочью. Они бегут вперед, и неподвижный, почти черный воздух расступается и тут же смыкается за ними. Короткий шлейф прохлады, подобие ветра — словно взмахнули веером. Голоса громко и отчетливо звучат в жаркой темноте, в них вплетается далекий стрекот кузнечиков, монотонное "пик-пирик" перепелки — молоточек, скрепляющий смальту воспоминаний в мозаике памяти. Совсем близко грохочет казан и раздается разномастный мужской хохот — соседи решили готовить плов во дворе. Разом, вдруг, вспыхивают вытряхнутые из передника ночи звезды, их свет перетекает в фары автомобилей, освещение кафе и магазинов, экономичные лампочки в подъездах жилых домов. Свет, шум, люди, стремительно и бесшумно мелькающие кошки, засыпающие птицы и проснувшиеся цвиркуны подобны "зернам" тутовой ягоды, плотно облепившим тонкую основу мира.
Где-то ночь сравнивают с завершением жизни. У нас летними ночами жизнь только начинается.